Советская делегация была многочисленной и представительной. Во главе ее был Н.С. Тихонов, в числе делегатов А.И. Опарин [362] , В.Л. Василевская [363] , А.Е. Корнейчук [364] , митрополит Коломенский и Крутицкий и другие. Ноябрь 1953 г., Вена еще разделена на четыре оккупационные зоны.
Разместились советские делегаты в старой гостинице «Гранд-Отель». На этой сессии я имел снова радость встретиться с Жолио-Кюри. Слушая его выступление, а затем беседуя с ним, я снова был поражен строгостью и вместе с тем эмоциональной заразительностью его суждений, размахом его общественной деятельности.
На этой сессии выступал и я. Мои советские товарищи попросили меня заранее познакомить их с моим будущим выступлением. Мы при этом условились, что мне имеет смысл взять предметом выступления примеры такого научного обмена, которые показали бы пользу для нашей страны достижений западной науки, а для стран Запада — науки СССР. Мне казалось, что лучше эти примеры взять из медицинской науки. В качестве примера я предложил пенициллин, взятый СССР у англичан, и обезболивание родов по методу харьковских врачей, взятое французами. Здесь взорвалась Ванда Василевская: «Как Вы будете говорить об этом шарлатанском деле и противопоставлять его пенициллину! Что вы знаете об этом способе?» Я ответил: «Я познакомился с ним подробно как председатель Комитета по Сталинским премиям. Но больше всего меня убедил опыт. Моя двоюродная сестра родила этим способом без боли». — «Это чепуха! Моя дочь пыталась таким способом избежать боли и убедилась, что это сплошное надувательство. Это надо изъять и найти более убедительный пример!» Ванда Львовна одержала верх, и мне пришлось в качестве примера, не вызвавшего возражений, вместо обезболивания родов говорить об операциях Филатова [365] , возвращающих зрение.
С Жолио-Кюри я разговаривал в Вене дважды. Первый раз в его кабинете при президиуме конгресса. Говорили о многом. Запомнились его полные возмущения слова о том, что во Франции к атомным котлам допускаются только те, кто согласен превращать науку в арсенал смерти. Говорил он об этом с негодованием и стыдом за правителей, ставящих науку на службу войны. Он напомнил мне также о том, что еще в то время, когда он возглавлял Комиссариат по атомной энергии Франции, коллектив этого учреждения торжественно заявил, что покинет Комиссариат, если сотрудников заставят работать на атомную бомбу. И действительно, добавил он, честные ученые сдержали свое слово. В этой же беседе обсуждались судьбы и перспективы Всемирной федерации научных работников, ее цели и возможности.
Другой разговор происходил в менее деловой обстановке, а именно во время приема, устроенного группой советских ученых в честь иностранных делегатов конгресса. Прием этот происходил в ресторане, кажется, он назывался «Карлстон». На приеме было человек тридцать, в том числе Жолио-Кюри, Эжени Коттон [366] , тогда бессменная председательница и душа Международной демократической федерации женщин (фото 37), профессора Уотсон и Инфельд [367] (Англия), профессор Сокхей [368] (Индия) и многие другие, преимущественно мужчины. Моей переводчицей была Марина Анатольевна Виноградова, стокгольмская знакомая, неоднократно выезжавшая переводчиком по линии Советского комитета защиты мира и Комитета советских женщин. Стол был красиво и богато сервирован. Сияли зажженные свечи.
На этой неофициальной дружественной встрече я узнал совершенно нового Фредерика Жолио-Кюри — очаровательного и остроумнейшего собеседника! Было поднято много тостов и выпито немало вина. Жолио-Кюри в шутку сказал, что может угадать желание любого человека, если, отлив из бокала своего собеседника вина и чокнувшись с ним, он внимательно посмотрит в глаза этому человеку. Я решил проверить это на примере моей переводчицы. Жолио-Кюри отлил у нее из бокала вина, чокнулся с ней и долго смотрел ей в глаза и затем точно сформулировал ее желание. А состояло оно в следующем: чтобы выступавшие на банкете говорили не очень много и как можно яснее, чтобы ей легче было переводить. К концу приема я поднял тост за женщин — борцов за мир. Тост, как мне напоминает сейчас Марина Анатольевна, сводился к тому, что если бы дать волю всем женщинам земли, то они могли бы отнять у нас, мужчин, «хлеб» — настолько энергично и хорошо работала Международная демократическая федерация женщин. Участники приема, с которыми мне пришлось впоследствии встречаться, очень тепло вспоминали этот вечер.
После Вены я неоднократно встречался с Жолио-Кюри в Президиуме Академии наук СССР во время его приездов в Москву. Однажды он процитировал мне слова своего учителя Ланжевена, слова, которые он сам очень высоко ценил. Я могу только пересказать смысл этих слов: если бы научные работники наших дней нашли время и мужество ясно и серьезно взвесить свою позицию и задачи и затем поступать последовательно, тогда появилась бы надежда найти разумное решение, чтобы покончить с нынешней обстановкой в мире, обстановкой, которая угрожает абсолютно всем без исключения.
Моя последняя встреча с Жолио-Кюри состоялась в Москве у академика Д.В. Скобельцына дома, куда я был приглашен. Дело в том, что Д.В. Скобельцын был давно знаком с Жолио-Кюри, еще с тех пор, когда они оба работали в Париже в лаборатории у Марии Кюри. В ту последнюю встречу Жолио-Кюри был уже серьезно болен. Но, несмотря на болезнь, дух его был крепок, и весь он был охвачен могучей творческой энергией. Его научную и общественную энергию можно сравнить с той, которой он сам дал жизнь и которая отняла жизнь у него.
Несмотря на загруженность президентскими делами, я всегда выкраивал время для участия в движении в защиту мира. Я придавал международным контактам большое значение. Так, я был делегатом Всемирной ассамблеи в защиту мира, которая состоялась в Хельсинки в июне 1955 г., представлял советскую делегацию в комиссии, которая обсуждала роль и задачи ученых и науки в борьбе с грозной опасностью войны. К сожалению, я не смог присутствовать на закрытии ассамблеи, так как меня срочно вызвали в Москву. Документы, выработанные на этом международном форуме, сыграли большую роль в обуздании сторонников войны.
Великобритания. Королевское общество
С самого начала моего президентства в Академии наук СССР чувствовалась необходимость укреплять и развивать международные научные связи, особенно с бывшими союзниками в Великой Отечественной войне. Такое же стремление я чувствовал и с «той стороны». Правда, «с той стороны» — это значило со стороны научных учреждений и ученых США, Англии, Франции, а не правительств этих стран. Впрочем, даже физики-атомщики во главе с И.В. Курчатовым еще при С.И. Вавилове ездили в Англию и имели разрешение делать там доклады по атомной энергии.
В 1955 г. я получил письмо от Королевского общества Великобритании, приглашавшего меня с женой и группу ученых быть гостями Королевского общества, посетить Лондон, Кембридж, Оксфорд и все, что будет нам угодно, и продолжить тем самым научный обмен обеих стран. В качестве гостей мы наметили следующих академиков: А.Н. Несмеянова (с женой), В.А. Каргина [369] , А.Л. Курсанова, И.Г. Петровского (с женой), П.Я. Кочину [370] . Ответили Королевскому обществу и согласовали дату приезда. Взяли переводчицу и в качестве ученого секретаря делегации В.П. Павличенко. Я старался попасть в Лондон попозднее, памятуя о невыносимом августе.
В назначенный день вся группа собралась у самолета. Опять летели в английском самолете с одной посадкой. В кармане у меня была приветственная речь, которую я собирался произнести после посадки и встречи. Встречать нас должен был, как мы предполагали, президент Королевского общества — физиолог лорд Эдриан [371] . В лицо я его не знал. Это чуть не привело к недоразумению. Как только вышли из самолета, нас приветствовал какой-то неизвестный мне англичанин — крепыш, брюнет — и пригласил следовать за собой в здание аэропорта. Я решил, что это и есть президент, поскольку он был единственным встречающим, и ощупывал в кармане страницы со своей речью, выбирая подходящий момент. Тут вдруг незнакомец обернулся и сказал, что сейчас мы увидим самого лорда Эдриана. Эдриан встречал нас с группой своих товарищей в здании аэропорта. Он поздоровался с нами, я представил прибывших. Затем Эдриан представил нам всех встречавших нас. Он произнес короткую речь. Тут явно настала моя очередь, и я по бумажке прочел свою.