Положительное решение последовало очень быстро, и уже на одном из первых заседаний ученого совета МГУ я с большим удовлетворением сообщил об этом решении правительства.

Нужно было готовиться к трудному и напряженному периоду. Близились перевыборы партийного комитета МГУ, и необходимо было иметь секретарем комитета и единомышленника, и человека, на которого бы полностью можно было положиться. Дело в том, что со стороны физического факультета шли «нездоровые веяния»: они заключались в противопоставлении МГУ Академии наук (этакий махровый университетский патриотизм), кроме того, можно было ожидать вспышки (вспомните Арк. Кл. Тимирязева) антиотносительных, антиэнштейновских тенденций. И был риск, что возглавит партком представитель парторганизации физфака. Не без труда удалось осуществить выборы М.А. Прокофьева. Он еще был мало известен, прошло немного более трех лет с момента его демобилизации, по партийной работе его знали лишь как секретаря парторганизации химфака. Тем не менее, выборы его состоялись, и мы работали друг с другом и всем партийным комитетом очень дружно.

Одновременно необходимо было обеспечить тыл: текущую учебную работу, ее контроль, направление и огромную хозяйственную работу МГУ. В качестве проректора по учебной работе и первого проректора я хотел привлечь профессора Г.Д. Вовченко, которого знал по предвоенной работе в Институте тонкой химической технологии и знал с лучшей стороны. После некоторых усилий это мне удалось, и мой выбор, по-моему, себя вполне оправдал (фото 24).

Для проведения хозяйственной работы мною был сделан, как приходится сознаться, неудачный выбор. Я хотел вернуться к давней традиции, когда проректорами по административно-хозяйственной работе были профессора. Например, крупный зоолог М.А. Мензбир [281] был таким проректором. Я полагал, что возглавляющий хозяйственную работу должен хорошо и творчески понимать нужды учебы и науки. Я сделал такое предложение геологу профессору Броду [282] , который показался мне «подвижным и гибким». Он довольно легко согласился. Надо было утвердить эту кандидатуру в министерстве.

Заместителем министра высшего образования по кадрам был А.В. Топчиев [283] , впоследствии академик, с которым мне пришлось работать как с главным ученым секретарем Академии наук, а затем и вице-президентом, во время моего президентства. Сейчас я знакомился с ним впервые. Это был молодой (лет 40) человек, невысокий брюнет, крепыш — энергичный, превосходно знающий кадры ученых, особенно вузовских. Сначала он пробовал посеять во мне сомнения в целесообразности такого назначения, но потом согласился.

Между тем дело не ждало, и я консультировался с деканами по поводу состава и характера будущих факультетских зданий, уточняя потребности. Много трудностей вызвал биологический факультет, едва ли не самый обширный в старом здании, включающий огромный по кубатуре музей зоологии (который мне казался главным образом просветительским учреждением), музей антропологии, ботанический сад с его строениями и т. д. Я решил не тратить драгоценную кубатуру нового здания на переселение в него двух названных музеев, а потратить все ресурсы площади на экспериментальную, а не коллекционную биологию.

Было дано правительственное задание рассмотреть заявку университета Е.Ф. Кожевникову [284] — по линии Госплана, Мосолову — как зам. председателя Мосгорисполкома и мне. Начались ночные заседания тройки в здании Госплана в Охотном ряду в кабинете Кожевникова. Евгений Федорович и тем более Мосолов понимали свою задачу, как устранение излишков в запросах университета, и чрезвычайно жестко срезали излишки там, где их было легко обнаружить, пользуясь принятыми нормами или привычными глазомерными оценками. Так, например, насколько я помню, я назвал определенное число профессоров и доцентов и записал каждому профессору кабинет 50 м², а доценту — несколько меньший. Никак не удавалось доказать, что профессору нужен такой большой кабинет, и никакие слова о том, что это кабинет-лаборатория, не помогали. Тогда пришлось ограничиться кабинетом в 25 м², а при кабинете запланировать личную лабораторию профессора в 25 м². Это прошло.

Было множество таких споров и поисков гибкого решения. Вскоре я понял, что гораздо выгоднее отстаивать помещения не общего назначения, а предназначенные (и названные) для каких-либо конкретных научных нужд в разных областях науки: здесь оба критика уже не имели точки опоры и им приходилось принимать требования. Бывало так, что, «потеряв» за ночь несколько тысяч кубометров, за день я «вспоминал», что упущены лаборатории и автоклавные для работ под высокими давлениями или радиохимические лаборатории, и в следующую ночь возвращал упущенное.

Таким образом, было выгоднее не производить арифметики в таком роде: поступает столько-то студентов, поэтому нужно столько-то профессоров, доцентов, ассистентов при условии такой-то нагрузки учебной и такой-то научной. Нужна такая-то усредненная площадь на одного студента, одного профессора и т. д. Такой способ оказался очень уязвимым, стоило уменьшить норму на одну единицу и пропадали тысячи кубометров. Оказалось целесообразнее расписать ту же площадь (и отсюда кубатуру) за конкретными объектами — практикум такой-то, научная лаборатория такая-то и т. д. Таким путем мне удалось снова вернуть все 1 600 000 м³, а в реальном проектировании добиться еще и нового увеличения.

Наступило время проектирования. Главным архитектором был назначен Б.М. Иофан [285] , в то время завершивший проектирование Дворца Советов. (Ясно было и тогда, что строить его в предложенном виде не будут.) Мы познакомились с Иофаном. Я бывал у него, пил очень вкусный кофе, за которым излагал ему свои мысли по поводу «высотного здания МГУ», как это официально называлось, а, по сути дела, университетского городка с главным высотным зданием. Основная мысль заключалась в том, чтобы как можно больше кубатуры в городке отдать не высотным зданиям. Допустимо размещать в высотной части МГУ лишь парадные помещения, массовые аудитории, жилье и такие факультеты, где не производят работы с точной измерительной аппаратурой: математический, географический, геологический.

Как я уже говорил, гуманитарные факультеты решили оставить на Моховой, и мне передавали, что это встретило одобрение Сталина. Народ, дескать, привык, что университет в Москве на Моховой. У Иофана начало вырисовываться ориентировочное распределение объемов. Факультеты физики, химии, биологии размещались в отдельных зданиях. Это открывало доступ к высотному зданию, которое он предполагал сделать пятиглавым, в соответствии с традицией русского зодчества. Надо было определять место строительства. Предложение было поручено внести Моссовету. В это время совершенно неожиданно был снят Иофан [286] и назначена четверка главных архитекторов во главе с Л.В. Рудневым: Чернышев, Абросимов, Хряков и главный инженер Насонов [287] . Зам. предисполкома Моссовета Мосолов должен был доложить наши предложения правительству. Последнее представлял А.А. Жданов. Был приглашен и я.

Нужно вспомнить, что в то время, начиная от берега Москвы-реки, весь юго-запад Москвы был занят полями, перелесками, на Ленинских горах располагалась пара деревенек с вишневыми садами на приусадебных участках. На том месте, где сейчас стоит МГУ, было в тот год капустное поле. Лишь на бровке над Нескучным садом было здание Музея народностей (там позднее разместился и расстроился Институт химической физики АН, директор академик Н.Н. Семенов, да его сосед по Воробьевскому шоссе — ближе к Москве — Институт физических проблем, директор академик П.Л. Капица) [288] , цветоводство «Ноева дача» и несколько дачек, а внизу, ближе к реке, — здание монастыря [289] .